Соня и я болели свинкой. Шеи у нас распухли, выходить нельзя. Мы си-дели и тосковали, запертые отдельно от всех, в комнате с надписью “свинюш-ник”.

Снаружи весна, солнце, ласточки, всюду гроздья сирени, и все знакомые ребята уезжают в поле, встречать Первое мая.

Юлю и Наташу тоже пустили встречать. Они прибежали к нашему окош-ку, круглолицые, загорелые, и, прижимая к стеклу уже облупившиеся от солн-ца носы, что-то кричали, рассказывали нам и хохотали. Приводили к окошку Чубарого. Он смотрел через стекло на наши закутанные головы.

Сквозь ограду виднелись линейки с ребятами. Учитель из Михайловки с флейтой, руководительница детской площадки с гитарой… Кто-то принёс фо-тографический аппарат. Подъехало ещё множество народу.

Стало по-весеннему весело и оживлённо.

Наташу посадили на одну из линеек, а Юля и двое докторят покатили верхом. Мама вышла за калитку, помахала им вслед, а Юле, сверх того, по-грозила. Потом пришла к нам в “свинюшник” ставить компрессы.

— Ты что это, мама, грозила?

— А то я грозила, чтобы помнила что надо и ехала поосторожнее.

Юля ехала сбоку линейки и отлично всё помнила. Но эти докторские — ох, и отъявленные же были ребята! — опять стали приставать к ней, чтобы гоняться. Пришлось согласиться.

Тележки пропустили вперёд. Остановились, сгрудились и стали уславли-ваться, докуда скакать.

С вечера прошёл дождь. Рыхлое, ещё не просохшее поле тянулось к горам и вдалеке словно проваливалось в черноту ущелья. Там, где исчезала дорога, чуть маячило сухое дерево.

— Скачем до дерева!

Досчитали до трёх и поскакали.

— Смотрите, гоняются! — закричали впереди на тележках.

Три годовалые тёлки стояли у края дороги. Они повернули головы на-встречу лошадям и ждали. Потом задрали хвосты, замычали и ринулись впе-рёд.

На беду, одна замешкалась перед Чубаркиной мордой. Он споткнулся на полном ходу и сразу упал на колени.

Юлю словно сорвало с седла и бросило о землю.

— Я глянула, — рассказывала после Наташа, — она упала, и голова у неё откатилась в сторону, как арбуз. Ох, как я испугалась! Соскочила с телеги, подбежала, вижу — это шляпа пустая. А Юля лежит с закрытыми глазами. И Чубарый стоит рядом, отряхивается. Потом стал толкать её носом. Тут подбе-жали чужие и спугнули его. Я закричала: “Чубарку ловите!” — и скорее за ним.

Учителя не успели опомниться, как коротенькие Наташины ноги замель-кали вдогонку за лошадью. Все окончательно растерялись: одна в обмороке, другая куда-то умчалась.

Недолго думая, михайловский учитель пустился за Наташей. Замечатель-ная это была картина: вниз по дороге, балуясь и играя, рысил жеребец. За ним, расстегнув пальтишко и сдвинув шапочку на затылок, поспевала толстенькая девочка, а за ней, придерживая рукой падавшее пенсне, бежал учитель:

— Наташа, Наташа, подожди!

Он махнул рукой. Пенсне моментально свалилось. Этого ещё недостава-ло! Учитель сощурился, замигал глазами и, встав на четвереньки, пристально уставился в грязь.

А Наташа тем временем мужественно топала калошами, не теряя Чубаро-го из виду:

— Чубарик, Чубарка! Ну остановись ты хоть на одну минуточку!

И Чубарый как будто услыхал — пошёл всё тише, тише и остановился. Он поднял голову и загляделся на коров.

Ну, Наташа, теперь разводи пары! Долой калоши — мешают только. Раз, два — калоши полетели в разные стороны.

Наташа ринулась в обход.

Ох, и жаркий же это был день! Пальто и шапка отправились за калошами.

— Чубаренький! Чубаренький! Тпрусь, тпрусь!

Наташа собрала подол платья мешочком и сделала вид, что несёт овёс. Конь недоверчиво покосился, вздёрнул мордой, отбежал несколько шагов и снова покосился.

— Тпрусь, тпрусь! — твердила Наташа с отчаянием. Она как будто по-мешивала и пересыпала овёс в подоле, а сама подбиралась всё ближе и ближе.

Чубарый потянулся, шевельнул ноздрёй и заглянул в платье.

Наташа быстро ухватила повод. Попался! Теперь уже незачем притво-ряться. Она опустила платье. Чубарка не поверил, что его надули, и принялся разыскивать овёс. Он дул Наташе в лицо, дёргал её зубами за платье и даже куснул за живот.

Он тормошил её до тех пор, пока она не шлёпнула его по большой лосня-щейся щеке:

— Нагнул бы лучше голову, дурной! Надо же мне перебросить поводья.

Ну вот, теперь всё как следует. Остаётся только сесть в седло. Вы думае-те, это легко сделать, если стремена подняты так высоко, что до них не дотя-нешься?

Наташа огляделась.

Недалеко от дороги лежал большой камень. Она подвела к нему Чубарого, взобралась в седло и поехала обратно, устало отдувая красные от солнца и беготни щёки.

Первым ей встретился учитель. Он подобрал на дороге Наташины пальто и калоши и всё удивлялся, не понимая, откуда взялись эти вещи. Пенсне он так и не разыскал и прищурился на Наташу, задумчивый и сосредоточенный.

Наташа подумала, что он сердится и потому щурится и проходит мимо. Она придержала Чубарого и закашляла.

Учитель не обратил на это никакого внимания.

— Тогда отдайте калоши, — не выдержала Наташа. — Вы что, уже домой идёте?

— А-аа, это ты? А я не узнал тебя на лошади. Куда ты помчалась? Чуба-рый и без тебя отлично нашёл бы дорогу домой.

— Вот этого-то я больше всего и боялась. Прибежал бы домой, напугал бы всех. Мама могла бы подумать, что Юля насовсем убилась. Я затем и бе-жала, чтобы его не пустить.

— Скажите, какая догадливая! А мне это даже не пришло в голову. Так, значит, ты его здесь, на дороге, поймала, не дома?

Учитель пошёл рядом с лошадью. Наташа рассказывала, как она обманула Чубарого. Учитель внимательно слушал. Несколько раз он пристально вглядывался в простодушное лицо рассказчицы, закидывал голову и хохотал.

— Ну, ты прямо молодец! А я вот потерял очки и теперь не знаю, что де-лать.

— А где вы их потеряли?

— Да вон, кажется, там…

— Давайте я поищу. Подержите Чубарика.

Наташа спустилась на землю и стала ходить, согнувшись в три погибели.

— Вот же они! — крикнула она вдруг, поднимая залепленные грязью пенсне.

— Ну, теперь я живу! — повеселел учитель. Он вытер пенсне носовым платком, надел на нос и сказал: — Куда же мы теперь? Домой или к Юле?

— Зачем домой? Дома, пожалуйста, ничего не говорите. Напрасно только достанется Юле, да и Чубарку могут отнять. Лучше поедемте к Юле поскорее. Хотите, садитесь сзади меня… Да не так! С левой стороны надо садиться.

Учитель, улыбаясь командирскому Наташиному тону, полез на спину ло-шади. Чубарка повернул голову и с удивлением смотрел. Он сразу же почуял, что учитель — неважный ездок. Только учитель занёс ногу, Чубарый излов-чился и куснул его за ляжку. Учитель умостился за седлом, потёр ляжку и по-правил пенсне.

— А правь ты сама. Я ведь не умею, — сказал он и сконфузился.

Теперь уж и Наташа повернула голову и взглянула на этого странного большого человека.

Юлина голова быстро поправилась, и всё пошло по-старому. Потом, дол-гое время спустя, стала она у неё сильно болеть.

— Может быть, это от того удара, — сказал доктор.

Боли мучили Юлю круглый год. А зимой ещё и Соня сломала себе руку.

Раз вечером возвращалась она мимо колоды, где поят лошадей.

Там стояли чьи-то кобылицы. Чубарка, конечно, заартачился, заплясал на льду, поскользнулся и упал.

Падая, Соня вытянула руку вперёд, и рука сломалась. Кость хрустнула в двух местах — у кисти и чуть пониже локтя. Это было так больно, что, по словам Сони, во рту у неё стало “ужас как сладко, а в голове сразу замигали звёзды”.

В это время проходил какой-то знакомый. Он подбежал, поднял лошадь и Соню:

— Что, больно?

— Очень, — сказала Соня сквозь зубы. — Ох, не троньте руку! Домой! Ведите Чубарого в поводу.

Мы с матерью разматывали нитки. Вдруг открылась дверь. В комнату вошёл пар, потом Соня, неся перед собой согнутую руку, потом знакомый, поддерживая её.

У Сони слетела шапка, голова растрепалась, и одна бровь вздёрнулась, как у мамы, высоко, до самых волос.

— Не пугайся, пожалуйста, — сказала она матери, — я просто сломала руку. Но Чубарка тут ни при чём. Он сам тоже упал и ударился.

Мать посмотрела на неё широкими глазами и схватилась за голову:

— Полжизни… Всю жизнь вы у меня отняли со своим Чубаркой! Что мне только делать с вами, не знаю!

А после что поднялось! Все забегали, засуетились. С Сони начали сни-мать тулупчик. Только дотронулись до рукава — Соня как закричит! Стали резать рукав. Вынули руку. Она распухла, стала как полено. Кто-то сказал, что надо её в горячую воду. Опустили в горячую воду. Потом стали спорить:

— Зачем в горячую? В холодную надо.

Вынули из горячей, опустили в холодную. Соня даже посинела от боли. Молчит, молчит — и вдруг громко так:

— Ой! Ой! Ой! Как больно!..

Подоспел отец с толстым доктором. Доктор нагнулся к Соне и всплеснул руками. Воду сейчас же унесли. Потом приготовили бинты, какие-то палочки и что-то белое, как мел.

Доктор снял пиджак, засучил рукава, подбежал к Соне, а отец с матерью держали её за плечи. Соня страшно закричала:

— Ай, ай, не могу-у-у-у!.. — и лягнула доктора ногой в живот.

Он отскочил, как мячик.

— Деточка, деточка…

Соня от боли потеряла сознание.

Руку вложили в лубки, забинтовали и дали Соне каких-то капель. Потом её уложили в кровать. Но она не могла улежать на месте. Рука так болела и ныла, что Соня всю ночь металась по комнате.

Просыпаясь, я слышала, как она ходит из угла в угол, качает забинтован-ную руку и баюкает её со слезами в голосе:

— А-а-а! А-а-а!..