Жеребенок

Река шириною более чем в километр пугала его теперь, когда он видел ее вокруг себя, хотя все лето, глядя на нее с берега, он относился к ней вполне равнодушно. Вдруг впереди лодки показалась длинная полоса белых прыгающих волн, перелетавших от одного порога к другому с угрожающим ревом. Через несколько секунд эти волны окружили лодку и яростно накинулись на нее, грозя опрокинуть.

Он взглянул в другую сторону, там вид реки был не менее грозным. Вся она — только что такая светлая и сияющая в закатных лучах солнца — в сумерках казалась уныло-черной со злыми белыми пятнами в тех местах, где вода билась о камни, преграждавшие ее ход в скалистом ущелье… Единственно, что утешало его и сдерживало его страх, — это терпеливо и спокойно налегавшая на шест сильная фигура человека.

Боязливым пассажиром плоскодонной лодки был девятимесячный жеребенок, мать которого пала накануне. Его хозяин — сплавщик леса — теперь перевозил сироту на другой берег реки, чтобы продать его соседу-фермеру: жеребенок был чистокровный, старинной сильной породы.

Хозяин привязал жеребенка к середине скамьи из опасения, что он, обезумев от страха, может прыгнуть за борт; но жеребенка — хотя его караковая шерсть еще курчавилась по молодости — в такой глупости обвинить не пришлось бы. Он чувствовал и страх, и удивление, и тоску, но знал, что его обязанность — верить человеку и вести себя спокойно.

Когда животное доверяет человеку, переправа через реку обыкновенно оканчивается благополучно. Бывает, однако, что из-за какой-нибудь случайности происходит то, чего никак не ждешь…

Сотни раз и без всяких приключений сплавщик леса перегонял свою на вид неуклюжую лодку через быстрину в этом месте реки, — единственном, надо сказать, месте на много километров вверх и вниз по течению, пригодном для переправы. Но в тот вечер — и именно в ту минуту, когда лодка пересекала самый опасный участок русла, — вдруг, по необъяснимой причине, сломался крепкий, испытанный ясеневый шест. Он хрустнул, когда сплавщик сильно налег на него, переломился пополам, и сплавщик полетел через борт вниз головой…

Падая, он зацепился ступней за крюк тяжелой цепи, которой укрепляют на лодке громоздкие вещи, и когда грузная цепь свалилась в воду, то потянула, конечно, на дно и зацепившегося за ее конец человека. В этой быстрине он захлебнулся бы через несколько секунд, но от его усиленных движений крюк соскользнул с ноги. Человек вынырнул, схватился за борт и, отчаянно напрягая все силы, поднял себя в лодку и повалился на ее дно, задыхающийся, со сломанной в щиколотке ногой…

Целые годы удачных переправ через эту реку сделали сплавщика беспечным: запасного шеста он с собой не взял. И теперь ему ничего не оставалось делать, как предоставить лодку воле волн и ждать исхода.

Когда человек с бледным, страдальческим лицом свалился на дно лодки, жеребенок посмотрел на него с удивлением. Потом он беспокойно оглянулся на буруны вокруг, фыркнул и широко расставил ноги, чтобы упираться ими при внезапных толчках лодки. Рев порога становился все громче, и гребнистые белые волны, казалось, неслись от берегов к середине реки, чтобы там всей массой обрушиться на маленькое суденышко, посмевшее бросить вызов реке.

Видимо, совершенно сбитый с толку, чувствуя близкую гибель, жеребенок придвинулся, насколько мог, ближе к хозяину и вытянул морду к его лицу.

Через несколько мгновений течение отнесло лодку ближе к берегу, где было сравнительно безопасное, не очень порожистое место. Лодка качалась с боку на бок и безостановочно взлетала с волны на волну. Это было мучительно для ее пассажиров. Два раза, при особенно сильных размахах лодки, жеребенок падал на колени и чуть было не вывалился за борт. Лодку неоднократно накрывало волнами, и она уже почти до половины была заполнена водой; но не такой она была постройки, чтобы сразу затонуть или разбиться о волны.

Несколько десятков метров лодка пролетела довольно благополучно, достигнув вдававшегося в реку длинного скалистого мыса, который отбивал течение от этого берега. И лодка, не управляемая человеком, поплыла поперек реки к противоположной стороне, где около километра она скользила совсем спокойно по ровным, хотя и очень быстрым струям. Но затем, будто чтобы отомстить лодке за такое длительное благополучие, ее подхватил поперечный поток и бросил на большой камень. Человек изо всех сил вцепился в скамью; жеребенок, к счастью для него, повалился на дно лодки, а не за борт. В ту же минуту лодка была смыта с камня и закачалась и завертелась в пене возле него…

Пока жеребенок старался подняться на ноги, новым потоком лодка была брошена в хаос пены, подводных камней и острых обломков скал почти что под самым берегом. Мгновение — и она налетела на порог… подскочила… поднялась стоймя, и бедняга жеребенок оказался за бортом.

Через несколько секунд волны сбили лодку с камня и понесли дальше, а жеребенка, привязанного к сиденью, потащило за лодкой то боком, то кверху ногами… И все его приключения тут бы и кончились, если бы не забота о нем человека. Забыв на миг свое собственное бедственное положение, сплавщик вынул нож и обрезал веревку недоуздка. Освобожденный жеребенок поднял голову над водой, набрал в легкие воздуха и стал изо всех сил барахтаться, повернувшись мордой к берегу, который был от него всего метрах в семи.

Нечего и говорить, что в этом бешеном потоке жеребенок мало чем мог помочь себе, но по счастливой случайности и этого оказалось достаточным, потому что продвинувшееся вперед на полметра животное было подхвачено мощной струей, направлявшейся к берегу…

Почувствовав под ногами дно, жеребенок оглянулся; все еще не разбитая лодка качалась и вертелась далеко от него в пенистой быстрине. А пороги ревели и гремели совсем близко… Жеребенок выбрался на берег и оглянулся еще раз. И тут ему показалось, что вода, которая не хотела выпускать свою жертву, поднимается выше и вот-вот смоет его…

В паническом ужасе жеребенок кинулся прочь от берега в чащу леса и, прыгая и спотыкаясь, помчался куда глаза глядят с одной только мыслью — спастись от этой грозной, гремящей и ревущей воды. Лишь когда грохот потока совсем замер вдали, он немного пришел в себя и остановился, весь дрожа, в высокой густой траве на лесной поляне.

Жеребенок был хорошей породы и должен был вырасти сильной и смелой лошадью, но один среди леса, в надвигающейся темноте он почувствовал себя жутко одиноким. Наспех пощипав травы, он двинулся вперед в поисках дороги домой. Повинуясь какому-то таившемуся в нем инстинкту, он повернулся мордой именно в ту сторону, куда ему следовало идти, и пошел напролом через густую зеленую поросль.

Однако жеребенок продвигался вперед довольно медленно. Сумрак все больше густел между деревьями, и эти темные места наполняли сердце жеребенка смутным, но непреодолимым страхом, так что через каждые несколько шагов он останавливался и оглядывался назад. Внезапно перед ним открылась еще одна поляна, и, ободренный светом, он быстро побежал по ней, стараясь не сбиться с выбранного направления.

В этот момент над его головой бесшумно проплыла ширококрылая тень, и он кинулся в сторону, громко храпя от страха: ему не приходилось раньше видеть сову. Через некоторое время жеребенок боязливо отпрыгнул и затаился, когда впереди зашуршала в кустах пасшаяся там дикая коза. Но, несмотря на эти и другие происшествия, от которых его сердце вздрагивало и замирало, жеребенок двигался все вперед и вперед, стремясь отдохнуть и успокоиться под боком матери на мягкой соломе денника в родной конюшне.

Когда он достиг края еще одной поляны, его чуткие уши вдруг уловили странный звук, что-то вроде сухого треска или щелканья, исходивший снизу, из-под кустов. Он остановился, встревожено глядя в направлении, откуда слышался звук. Прямо перед жеребенком лежал недавно упавший ствол вяза, опиравшийся с одной стороны на свои вывороченные корни, а с другой — на свои толстые ветви.

В то время как жеребенок неподвижно стоял, вглядываясь и прислушиваясь, из густой кроны вяза вдруг вышло какое-то широкое телом, коротконогое животное, покрытое длинными блестящими иглами, трещавшими при каждом его движении. Величиной оно казалось не больше той белой с черными пятнами собаки, которую жеребенок привык видеть во дворе родной усадьбы, но злые маленькие глазки и торчащие иглы делали его страшным.

Дикобраз с сердитым похрюкиванием шел прямо на жеребенка. Тот подался было назад и фыркнул, но потом уперся. Он никогда не отступал перед пятнистой собакой. И этого неуклюжего создания он не испугается. Но когда дикобраз подобрался так близко, что жеребенок мог коснуться его вытянутым носом, и когда он именно так и поступил, тогда изумление и боль от неожиданного укола осилили приступ храбрости. Жеребенок взвился на дыбы, повернувшись, забрыкал ногами и кинулся в лесную чащу.

В глубине леса на жеребенка сразу надвинулась тьма, а с ней и всякие страхи. Поэтому его движение вперед, к цели, почти прекратилось. Он то и дело озирался по сторонам и оборачивался, глядя через плечо. Всякое темное пятно, ствол упавшего дерева или обросший мохом камень — все в воображении напуганного жеребенка представлялось движущимся существом, готовым кинуться на него. С бьющимся сердцем этот несмышленыш стремительно бросался из стороны в сторону и повсюду видел огромные, мрачные, угрожавшие ему тени. А писк летучей мыши над кустами можжевельника чуть не свалил его на землю — так задрожали его ноги…

Наконец жеребенок подошел к двум соснам, стоявшим у скалы, не более чем в двух метрах одна от другой. Вид этих деревьев пробудил в нем смутное воспоминание о стойле рядом с денником его матери. Его трепещущему сердцу здесь показалось значительно уютнее, чем в страшной беспредельности леса. Жеребенок не мог заставить себя идти дальше, встал между двумя деревьями и приготовился ждать. Разумеется, у него не было никакого представления о том, чего он здесь дожидается; быть может, он питал смутную надежду, что придет его мать или хозяин и уведет его домой. Инстинкт подсказывал жеребенку, что мрак леса таит в себе неведомые опасности, как бороться с которыми он не знает. И как он ни был молод, он разместился между соснами так, чтобы иметь возможность наилучшим образом использовать свое природное оружие — задние копыта. Вместо того чтобы, прижавшись задом к скале, встречать взором врагов, каких могла наслать на него страшная тьма, он стал задом к опасности, оглядываясь назад то через одно плечо, то через другое и насторожив свои чуткие уши, готовый защищаться своими сильными задними ногами.

Вскоре после того, как он устроился у скалы, совсем близко, заставив его вздрогнуть, раздался гулкий, громкий голос, кричавший: «У-у-у… У-у-у». Жеребенок насторожился еще больше, всеми органами чувств стараясь найти источник этого страшного крика. Через мгновение он почувствовал — не увидел и не услышал, а именно почувствовал, — будто что-то большое и тяжелое плавно пронеслось над ним во тьме. Потом сзади него в траве под кустами что-то пискнуло, завизжало, опять пискнуло и смолкло.

Жеребенок не мог догадаться, в чем дело, он только испуганно прислушивался. Некоторое время до него доносились какие-то негромкие, глухие звуки. Вдруг они прекратились. Пронзительное шипение, торопливое хлопанье крыльями — и опять что-то пронеслось над ним. Пир филина был прерван.

Прошло еще несколько секунд, и острый слух жеребенка уловил звук легких, мелких шагов, приближавшихся к нему. Затем он различил слабо светящиеся точки глаз, которые с минуту разглядывали его — пристально, бесстрашно и равнодушно. Не предприняв никаких действий, неведомый посетитель удалился. Внезапный порыв ночного ветерка донес до ноздрей жеребенка струю знакомого мускусного запаха. Так пахло от лисицы, которую он однажды видел во дворе, когда она прокрадывалась к курятнику. Воспоминание о скотном дворе наполнило сердце жеребенка тоской, и он почувствовал, что был бы даже рад, если бы лисица осталась здесь, около него.

Некоторое время вокруг скалы и двух сосен царствовала мертвая тишина: убийство, учиненное филином, и дозорный обход лисы заставили притаиться всех мелких тварей.

Мало-помалу жеребенок стал осваиваться со своим положением и даже немного расслабился. Но вдруг его сердце тревожно забилось, а потом замерло. В десяти шагах позади себя он увидел два слабо светящихся зеленоватых глаза, круглых и расставленных много шире, чем глаза лисицы. Глаза медленно плыли над землей прямо к нему. Тут только ноздри жеребенка почувствовали совершенно неизвестный ему, но почему-то особенно страшный запах.

По мере приближения круглых глаз мускулы жеребенка сами собой напрягались. А когда он различил позади глаз неясную, прижимавшуюся к земле тень, он подобрал под себя задние ноги, готовясь к отчаянной схватке.

Но рысь была в нерешительности. Это длинноногое существо, стоявшее почему-то к ней задом и искоса следившее за ней, было для рыси таким же неведомым врагом, как и она сама для жеребенка. Не подходя ближе, рысь стала красться вокруг сосен, изучая врага. Ее удивляло, что, с какой бы стороны она ни подступала, неизвестное животное всегда оказывалось повернутым к ней задом.

Почти полчаса, иногда замирая, припав к земле, рысь медленно кружила вокруг жеребенка и все никак не могла справиться со своей подозрительностью. Потом, внушив, вероятно, себе, что неизвестное животное — противник не из опасных, или, быть может, каким-нибудь способом узнав о его юности, рысь стала подползать ближе. Ближе, ближе… наконец вот отсюда уже можно прыгать на добычу. И она прыгнула…

К счастью, как раз в этот самый момент жеребенок со всей силой брыкнул задними ногами. Его копыта поразили взвившуюся в прыжке рысь прямо в грудь и швырнули ее назад, на ближайшее дерево. У рыси помутилось в голове и перехватило дыхание. Поднявшись с земли, она фыркнула, заворчала и скользнула за дерево. А потом, поджав хвост, пустилась бежать прочь, разбитая наголову.

Остаток ночи прошел без особых происшествий, хотя и со многими тревогами, которые держали жеребенка в непрерывном нервном напряжении. То слабый, едва уловимый свист охотящейся ночной птицы; то писк и шорох мышей; то ясно слышные скачки зайца, изумленного вторжением на его территорию этого длинноногого незнакомца…

Жеребенок привык ночью спать, и спать с удобствами, и это всенощное стояние на ногах — он боялся прилечь — измучило его. Поэтому, когда первые нежно-розовые лучи восходящего солнца заскользили по вершинам деревьев, он опустился на землю и полежал с полчаса, но не засыпая, а только отдыхая. Немного набравшись сил, он встал и вновь пустился в путь к дому, продрогший, очень голодный, но слишком соскучившийся по матери, по хозяину, по родному двору, чтобы остановиться и поесть.

Он брел примерно час, когда вдруг услышал звуки тяжелых, ровных шагов, и остановился. Озабоченно вглядываясь вперед сквозь деревья, он увидал дровосека, шедшего по тропинке с топором на плече. При виде одного из тех существ, которые кормили его, заботились о нем и в которых он видел своих защитников, жеребенок сразу забыл ночные страхи. Он звонко заржал от радости, помчался резвым галопом прямо к изумленному дровосеку и, ласкаясь, просунул морду под его руку.

Робертс Ч.